ПОУЧЕНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА САМПСОНА (СИВЕРСА, 1898-1979), XХV

Очень много было отозванных. Мы получили извещение такое: «Единственное, что мне помогло, - что я пособоровался; и это мне помогло пройти эти ужасы, которые я проходил эти тридцать дней!» Это мы оттуда получаем. А есть такое извещение. Один архиерей скончался и известил нас, что он в огне, и говорит: «Хотя я и пособоровался, но это было мне в осуждение. Я в огне, помогите!» - и стал невидим. И пришлось этот вопрос ставить даже в монастыре, после трапезы в какой-то праздник. Пришлось кое-кому обратиться ко всей братии: «Давайте поможем! Такой-то архиерей в беде, он в огне, вот такие-то участвовали в его соборовании, и соборование ему было в осуждение, давайте помогать!» Ведь не всякое соборование бывает в помощь, а мирские люди соборуются себе в оправдание. Вот, в моей пастырское практике отозванные мои прихожане соборовались, а потом являлись каким-либо образом мне во сне на двадцатый день, а обычно на сороковой день, и каждый раз давали мне понять или прямо говорили, что «соборованием вы с меня сняли грехи забытые, нераскаянные», или «только соборование мне помогло, а то я бы пропал в огне». Вот мирские люди удостаиваются такой чести известить на землю, нам, и даже благодарить.

А вот была девушка, самоубийца. В Борисоглебске было дело. Мать, после того, как ее похоронила на кладбище (она повесилась, эта девушка, Серафима), бегала по церквям. Но все священники наотрез отказались отпевать. А она, мать, не додумалась показать документы из сумасшедшего дома. А умалишенных, если они кончают самоубийством, мы обязаны отпеть. Она в страшных слезах пришла ко мне. Я ей объяснил, что она документы из психбольницы священникам не показала. Сказал ей: «Идите к такому-то священнику, покажите документ и скажите: вы должны, обязаны ее отпеть, или я поеду жаловаться епископу в Воронеже»! Ее отпели, отдельно отпели, заочно. Так она пришла ко мне, эта девушка. «Я, - говорит, - Серафима», и сделала земной поклон. Днем дело было, при дневном свете, вошла она через окно. «Кто ты?» - «Серафима». Сделала земной поклон и ушла, больше ничего. А потом явилась и матери во сне, и тоже благодарила. Какое близкое отношение наше к ним, да? Какое непосредственное отношение к ним, да? Как будто можно рукой захватить – такое близкое. Нам кажется, что они так далеко от нас! Нисколько, совсем близко.

Надо обучать себя молиться. Не читать, а молиться. Это большая разница. Молиться надо разговорной речью. Не допускать ни в коем случае механического чтения молитв. Это достигается только большой, постоянной, назойливой, настойчивой работой над собой и выпрашиванием: «Научи меня молиться, я молиться не умею!» Этот вопль, этот стон надо годами носить. Господь тогда посетит! Неожиданно придет такое наитие: откроется ум и откроется вот этот секрет, молиться, что такое молиться. Этот секрет открывается иногда неожиданно на Литургии, когда причащаемся Святых Христовых Таин, или у себя дома. Открывается какой-то ум после продолжительного, настойчивого вопля: «Научи молиться, я молиться не умею. Не умею молиться, умею только читать!»

А когда нам Господь покажет, что такое молиться и как надо молиться, - вот тут надо беречь себя от смертных грехов и от небрежности к молитве, чтоб Господь не отнял этот дар, это, так сказать, наитие, это освящение сердца и ума.

Я знал одного иерея, который не мог никак этому научиться. И он как-то, причащаясь Святых Христовых Таин, взял Пречистое Тело Господне левой десницей на правую, как обычно полагается, и стал читать: «Верую, Господи, и исповедую…», - как обычно, да? Когда он кончил, он стал, обливаясь слезами, просить: «Научи меня молиться, я молиться не умею!» Вдруг его озарил какой-то невидимый свет (как он рассказывал), и открылся какой-то второй ум. И он стал читать второй раз «Верую, Господи, и исповедую…», всю молитву, не отрываясь. Диакон заметил, что он никак не может оторваться от Тела Господня, тихонечко подошел и говорит: «Батюшка, пора! Люди ждут». И ему надо причащаться, а он причащаться все никак не может собраться, не может продолжать причащаться. Он оцепенел от того, что он понял: что такое молиться. Он как бы ожил из какой-то дивной спячки. Он без конца плакал и не мог наглядеться на Пречистое Тело Господне. Он причастился таким же образом и никак не мог спокойно войти в себя!

Если в день причастия плюнешь случайно, это надо исповедывать. Ты понимаешь – тогда все освященное: не только белье, но и зубы, и одежда, и даже келия. Предметы через нас освящаются. Вот почему нам надо очень тщательно оберегать себя от людей определенных, так? За руку не здороваться! Не целоваться! Не прикасаться к иконам, к мощам; только к кресту. И блюсти себя, хотя бы до вечера.

В день причастия, после обеда, косточки от рыбы собирать в бумажку, а потом сжечь, на тарелку не класть, потому что могут выбросить. Вот почему надо понимать, сколько заботы должно быть у того, кто готовится причащаться. Не только соблюдать святость поста и строгость поста (то есть, скоромный день должен быть постным), а в день причастия ни в коем случае мяса не есть, ни под каким предлогом, и вина не пить, и по гостям не ходить, и гостей не принимать. Именины праздновать очень скромно. А то бывает так: литургисал, причащался, а вечером – банкет, пир на весь мир. Здесь и хохот, и смех, и всякая глупость, и безобразия!

Вот почему, собственно, мы и обязаны особенно осторожно относиться к вычитыванию положенных молитв, канонов и акафистов. Не потому, что мы должны вычитывать, а – как читать! Вот почему мы обязаны особенно внимательными быть на верни и на утрени, обязательно! А здесь как раз и помогает нам Иисусова. Знание Иисусовой, знание «Достойно есть яко воистину», знание Всемилостивой – это основная сила, настраивающая сердце на право причаститься Святых Христовых Тайн. Не даждь, Господи, относиться к этому только формально! Это ничего на дает, кроме осуждения, потому что сердце – черствое, холодное, безразличное, дерзкое, неблагоговейное, да? Халатное, да? Это бывает только в осуждение, если не бывает вопля: «помоги!» «помилуй меня!»… Вот почему приготовление литургисать и причащаться – это особая заботливость уединиться, спрятаться от людей, сидя молиться, если стоя не нельзя молиться. Богу не нужны ноги, Богу нужно сердце! Не можешь стоя молиться – молись сидя, каноны сидя читай. Акафист читать сидя нельзя. У тебя есть четки – готовься, только спрячься от людей. Бери карандаш и вспоминай свои грехи. Это будет настоящее приуготовление. И потом, лишай себя всякого объядения, потому что всякое объядение – не только чревобесие, а и отнимает страх Божий. А если мы лишаемся страха Божия, мы лишаемся благоговеинства, понимаешь? Мы наполняемся дерзости, а дерзость – это страшный грех сердца в отношении к Богу.

Как это понять: «аскетического телосложения»? Сухие, тонкие, с очень развитой мускулатурой, жировые отложения очень небольшие. Лень у аскетов была первый враг. А второй враг – гордость. Если они имели усердие побеждать лень, свою любимую подругу, то следом сразу и гордость. Всякое противление неудобному себе они изгоняли, выпрашивали прощение. Так, по-детски, выпрашивали: «Прости меня!»

Всякое пояснение греха – это есть попытка тайная, лукавая извинить и оправдать себя, тяжесть или вину поясняя. «Я виноват в том-то, так-то и так-то». Если духовнику, его сердцу, не ясно чувство раскаянности, он дополнительно спрашивает, как же это случилось. Тут уж не надо взваливать вину на кого-то, а пояснять свою вину, раскрыть виновность свою, испрашивая прощения. Потому что мы на исповеди – на суде у Бога, а священник только свидетель и вспомогательное лицо. И чем человек больше чувствует потребность себя обесславить, тем он больше имеет надежду на прощение. А когда этого стыда нет, то, значит, очень слабая надежда на прощение. Вот именно за один стыд Бог прощает грех. Потому что в каждом из нас заложен этот стыд: «Ну, как же я буду говорить какому-то дяде свой грех!» Хотя это грех самый обыкновенный, например: что я осудил кого-то, да? А тем более, стыдный грех: похвалился, солгал, обманул и т.д., да? Смирение решает все, смирение не ума, а сердца. Это каждому надо привить, и вся драка, как мы называем, «брань», она спадает. Не потому, что я – нечто, нет, так не думайте! Я обыкновенный блох в мантии, а что Таинство старчества – это сила. То, что ты беспокоишься – это бес, враги смеются над тобой, издеваются над тобой. А ты, конечно, унаследовла обычаи своей матери. Вполне понятно! Я тебя оправдываю, потому что ты так устроена, воспитана так, у вас такая национальность: упрямство, упорство и настойчивость… Вы сами себя мучаете! И что ни говори, все не ушами, а носом слышишь, и все пролетает мимо, вот что ужасно! А сердечко молчит, ничего не слышит. А если какая-то бывает необходимость крайняя, борьба с каким-нибудь грехом, с каким-нибудь помыслом, то бежать надо скорее: «Батюшка, не облачайтесь! Я только вам скажу!» - «Ну, говори!» И скажешь ему. – «Ну, иди с Богом!» Скажешь все, какие бывают вещи: брань гнева, брань зависти, блуда, ненависти, непрощения, нежелания молиться об этом человеке, чувство неприязни… А раз чувство неприязни, тогда молитву Господню читать нельзя. «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…» как же так? Богу врать?! Значит, бегом надо бежать. В этом вся суть духовной жизни. А не иконочки, не лампадочки, нет! Это все обстановка. Повесь пуговицу в углу, а на пуговице нарисуй крест – вот и вся икона! Как у нас в тюрьме было: висела пуговица, на ней был крестик нацарапан гвоздем – и у нас была икона!

По книге «Старец иеросхимонах Сампсон. Жизнеописание, беседы и поучения», Москва, 2009 г