ПОУЧЕНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА САМПСОНА (СИВЕРСА, 1898-1979), XVIII

Болезненно нужно постоянно бояться оскорбить Господа и бояться упустить возненавидеть грех. Когда мы жгуче ненавидим грех как прямое выражение нелюбви к Богу и вражды к Богу, это оскорбление Бога! И нужна борьба со своей волей, падшей волей, желанием грешить. И нужна боязнь оскорбить Бога. Это и есть процесс ревности. Печать постоянства ревности – постоянство ненависти ко греху, боязни греха и боязни оскорбить Бога, да? Это постоянство, оно называется ревностью. Все мешающее этому постоянству доводится до ненависти, до неприязни. Вот почему преподобные отцы бежали в пустыни, и в пустыне спасались. От боязни, что они всё равно будут в миру разлучены с этой боязнью прогневать Бога, да? Мы видели в Псково-Печерском монастыре иеросхимонаха Иоанна. Это был очень интересный человек: подвижник, который бегал людей и от боязни потерять ревность о Господе. Он боялся согрешить или отдать какое-то особое внимание людям и потерять эту любовь к Богу. И он буквально бежал, совершенно избегал людей. И за это он увенчался тоже: у него не было дара любить людей и с ними заниматься, с ними нянчиться, их воспитывать, им оказывать особые способности любви пастырской, духовной, да? А в нем была заложена любовь только к Богу: Невидимому, Вездесущему, Которого он боялся оскорбить каким-либо грехом, мыслями. Поэтому он бегал людей.

Конечно, большинство из Святых Отцов имели сочетание любви к Богу и любви к людям. И любовь к Богу не рождается без любви к людям! Невозможно любить людей и не любить Бога, это совершенно немыслимо! Эта любовь к Богу и рождает любовь к людям, да? Когда угасает эта любовь к Богу, угасает и ненависть ко греху, угасает и любовь к людям. Это вы сами знаете. Святые Отцы это показали. А любовь к Богу выражается, прежде всего, в богообщении, в молитвенных подвигах, да? В подвигах поста, воздержания, в бдениях ночных, да? В молчании и неумении кого-либо осуждать. А это рождает особую любовь к людям, дела милосердия и потребность людей научить этим дарам любви, чтобы они тоже так любили и понимали, что смысл жизни и спасения – любовь к Богу.

Это они старались передавать. Вот, преподобный Серафим Саровский, он проявил наибольший, наилучший образец этой любви. Он сам был огненный, да? Любовь его к Богу, Божией Матери была неизреченна, да? Поэтому и святость его была удивительна, хрустальна, да? И это все вместе дало ему дар любить людей больше, чем себя. Он себя умел забывать, не замечать и поэтому вообще раз в неделю вспоминал о себе. Это свойство любви – забыть совершенно себя. После боголюбия. Если что остается, «на кончике», как мы говорим часто, то – себе. «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Господь дал очень точное определение. Что нам дано от рождения? Прежде всего, любить самого себя. И вот, эта психологическая мерка: попробовать любить людей, хотя бы как самого себя. А преподобничество зачеркнуло слово «хотя бы», а заменило: «как Господа Спасителя», а себе – что останется, «на кончике». Может быть, раз в неделю вспомнишь о себе, а может быть, и не вспомнишь. А эти вопли ночью, эти бдения, этот плач, этот стон, это взывание ночное преподобных отцов, да? Это была не любовь к себе, а опять-таки любовь к Богу, да? Потому что сердце от безмерного сжигания огнем любви к Богу, вопило: «Помилуй меня!» «Прости, потому что я Тебя оскорбил!» Да? Боязнь оскорбить Его – это есть любовь. Почему люди убегали в пустыни, запирались в затворы, были юродивы Христа ради? – Это была ненависть к себе, что дало только христианство, только преподобничество. И нигде вне Православия такой любви нет! Посмотрите в других христианских вероисповеданиях: такой любви нигде не было! А с тех пор, как Западня Церковь была предана анафеме, у них этой формы любви не бывает. В католических монастырях, если форма любви есть к Богу, то только ложная. Они любуются своей мнимой любовью к Богу, умиляются и плачут, и восторгаются. Это католическая, языческая, не Христова любовь. У католиков чувственная любовь. И деятельная любовь: открывать школы, заниматься детьми, быть братом милосердия, так? А духом они этого не знают. А, между прочим, их воззрение на любовь к Богу и к ближнему, больному, с которым монах и монахини занимаются, сестры милосердия, - это противоречит очень психологии, чистоте о Господе. Там всегда будет оттенок человечности или нецеломудрия, что в Западной Церкви очень развито. Потом, в Западной церкви очень развиты содомские грехи, которые они не считают за грехи. А это сплошное поругание христианства. Они даже не считают долгом молиться о них и в них каяться. Противоестественные грехи они считают естественными, человеческими, не требующими покаяния. Значит, у них настолько засорена чистота совести, что они мнят, что они служат Богу. И когда об этом мы говорим с западными вероисповеданиями, они крайне удивлены нашему аскетическому воззрению, называют нас фанатиками. А, между прочим, в этом никакого фанатизма нет, а это чистейшая заповедь Господа о любви и целомудрии: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят».

Что касается милосердия, медицинских работников, там (у католиков) как раз очень неверно понимается, что очень строго надо блюсти свое тайное сердце. Я не хотел бы подробно об этом вам говорить, это очень неприятная тема: тема нецеломудрия. Но, кто знает нехристианское материнство и нехристианское отношение к ребенку, тот может себе представить, как можно уклониться от чистоты к Богу. И как надо себя оберегать в монашестве, в заботах, скажем, о детях, где может проявляться очень тонко нецеломудрие, нечистота, которая бывает незаметна и остается неоплаканной, и развивается в чувственное состояние, животное чувственное состояние характерное языческому миру и католичеству. А нам, православным, это никак невозможно. Мы этого терпеть не можем и тут же понимаем, что мы увлекаемся демоном, который нас отвлек от Христа. Вот почему у нас, в монастырях в России, никогда не допускали, чтобы монахи занимались воспитательной работой над детьми и были бы братьями милосердия, сестрами милосердия у детей.

Мы с вами настолько безмерно богаты тем, что мы живем духом, да? И подчинили чувство духу, да? В этом вся наша забота. Мы молимся духом через ум, да? Мы чувствуем духом через ум, да? А не через чувства. И малейшее проявление чувства вменяется нам в грех, как раньше мы говорили: грех самоценна, самодовольства, самолюбования, так? Надо скорее пресечь, пресечь. Наши батюшки, к сожалению, этого не понимают. И мирские люди часто увлекаются именно душевной молитвой, а не духовной. А батюшки их гладят по головке, хвалят их и окончательно их портят. Они никогда не спрашивают: «А что с вами бывает, когда вы кончаете молитву? У вас бывает тишина или непонятная тяжесть? Печаль?» Они этого никогда не спрашивают. А часто бывает так: под чувственные молитвы переходишь на формы гнева, раздражительности, злоречия, осуждения или проявления тщеславия, самодовольства; заглядывают даже в зеркало. Мы этого не знаем – кто плачет и просит и вопит: «помилуй меня! не осуди меня по делом моим!» когда мы наплачемся часика два, мы после этого на себя в зеркало не посмотрим, да? А кто любуется собой, тот не Божий! Характерная, психологическая черта христианства, православного христианства.

В зеркало смотреть можно для того, чтобы привести себя в порядок, чтобы не искушать людей на грех своей неаккуратностью. Если ты будешь кланяться в землю лбом и у тебя останется куча песка или глины на лбу, и что: ты с такой глиной пойдешь в гостиную или в столовую завтракать, да? Ты безбоязненно подойдешь к зеркалу, но только посмотришь: не случилось ли что неполезное для людей, да? Чтобы не сказали, что ты молился. У тебя даже этого не будет, а просто ничего не будет безобразного. Или руки будут грязные от этих поклонов, или юбка, или подрясник будет весь в песке, что ты сотню поклонов сделала за ночь? А там, наоборот: тайное желание, чтобы люди посмотрели. Это чувственное самодовольство, это уже неправославное понятие о предстоянии Богу, да? Католическое, да? Поэтому разница понимания христианства восточными и западными очень большая. Западное христианство не понимает, что такое смирение, что такое плач, что это – фундамент христианства. Без смирения и вне смирения – ни кротости, ни милосердия, ни чистоты – ничего не будет, так? А любви тем более. И любовь к Богу, и любовь к людям вне смирения – немыслимы. Там будет оттенок непременно расчета, да? Выгодно, удобно, расчетливо… Вот почему милосердие православное и милосердие западное очень разные: милосердие к людям, дела милосердия. Мы это делаем потому, что у нас это потребность, иначе быть не может, не терпится, да? Иначе не умею, да? Не потому, что это мне усладительно, не потому что это мне приятно, мне нравится, мне доставляет удовольствие, нет! Потому что иначе быть не может. Это моя потребность, внутреннее требование, да? А западное милосердие смотрится: чтобы мне доставлять удовольствие делами милосердия, да? Мне страшно нравится статья Иоанна Златоуста о Теле Христовом. Каждый из нас, причащаясь Тела Господня, является Телом Христовым. И здесь, на земле, и в Вечной Вечности это является залогом Вечной Вечности: что мы – Тело Христово, и там будем после смерти. «Достойно причащаться», собственно, никакой православный человек так не имеет права даже и сказать. Смирение не позволит! Поэтому великий подвижник Божий никогда не скажет этого. Мне часто думается, что преподобный Серафим Саровский какими дарами Святаго Духа ни обладал, он никогда не считал себя достойным причастником Тела и Крови Христовой, а всегда плакал и рыдал. А когда причащался, он видел: в осуждение, в тягость и в муку, или в обновление, в освящение. Поэтому когда он читал благодарственные молитвы, как он сиял, как он ликовал после Причастия!

По книге «Старец иеросхимонах Сампсон. Жизнеописание, беседы и поучения», Москва, 2009 г.